Monthly Archives Декабрь 2013

Козлы, играющие на скрипке, и влюбленные, летящие над Парижем, взявшись за руки, — образы из картин Шагала давно перешли в пространство снов, став частью всемирного коллективного бессознательного. На страницы Vogue он попал в Америке, когда художнику было пятьдесят четыре года, — благодаря выставке, которую устроил в 1943-м сын Анри Матисса Пьер, видный галерейщик, и декорациям к балету «Алеко». Масштабные сцены распятий и слепящий желтый цвет, ставшие реакцией на нацистскую резню в его родной Белоруссии, были лейтмотивом этой экспозиции, от которой теперь отсчитывают новый период творчества Шагала. Вскоре он напишет рождественскую открытку для читателей Vogue размером с журнальную полосу — а в 1955-м его сфотографирует арт-директор журнала Алекс Либерман для своего проекта «Художник в своей мастерской».

СЕРГЕИ РАХМАНИНOB

«Р-р-р-рахманинофф!» — раскатывая рычащее русское «р» и сладострастно выдыхая заключенные в этом слове «мани», придуривалась в комедии Билли Уайлдера «Зуд седьмого года» (1955) героиня Мэрилин Монро, когда корчила из себя интел-лектуалку, чтобы произвести впечатление на соседа. Действительно, не было в ту пору в Америке композитора моднее — его именем даже назвали улицу в Бронксе. Представитель классической музыки, нарушитель традиций, но не заумный авангардист, он сочетал русскую напевность своих произведений с променадами в джаз и ресторанную эстраду, благодаря чему представлял для американцев то самое искомое в искусстве, по крайней мере тогда, сочетание элитарности и доступности для восприятия.

«Черный квадрат» Малевича отменил прежнее искусство одним размашистым, резким постулатом, полным уверенности, что с прошлым покончено и нет нужды за него цепляться, и нанес пощечину истории, чтобы та проснулась», — написал в 1986 году датский историк искусств P.

X. Фукс. Автор «Квадрата» (1914) был под стать своему главному творению, сопровождавшему в Ленинграде 1935-го его гроб, — громогласный ниспровергатель. Когда революционное правительство попросило творцов вернуться из эмиграции, чтобы создавать новое искусство, Малевич навестил вернувшегося в Витебск Шагала, а потом лично проследил, чтоб ни мечтательно-сонного духа, ни самого художника здесь не стало. Однако, впав в 1926 году в немилость, во время командировки сам Малевич оставил часть своего наследия в Германии.

«Поэт в России — больше, чем поэт» — с этих слов начинал свои концертные выступления США Евгений Евтушенко, читавший со сцены и перед дебатами в колледжах свежую «Братскую ГЭС».

Это была уже его вторая поездка в Америку, где его окрестили «русским Бобом Диланом», приуроченная к выпуску антологии его стихов в 1966 году. На английский их перевел Хьюберт Маршалл, он же запечатлел поэта в его московской квартире с обязательной по тем временам фотографией Хемингуэя на степе для январского Vogue за 1967 год...

Первого января 1976 года на Первой программе советского телевидения Барбара Брыльска взяла гитару и пропела голосом Аллы Пугачевой стихи Беллы Ахмадулиной «По улице моей который год звучат шаги — мои друзья уходят».

В июле 1977-го читатели американского Vogue увидели другие строки: «Хозяин дома прошептал: «Учти, еще ответишь ты за эту встречу!» — Я засмеялась: «Знаю, что отвечу. Вы безобразны. Дайте мне пройти». Возможно, это были два случая самых массовых обращений к публике камерной поэтессы, собиравшей, впрочем, в СССР аудитории по десять тысяч человек...

Великий поэт, в чьих переводах с русскими людьми заговорили человеческим языком шекспировский Ромео и Фауст Гете. Роман «Доктор Живаго» лег в основу голливудской экранизации, удостоенной «Оскара» как лучший фильм 1965 года, однако на русском языке был впервые напечатан только в 1989 году, через двадцать девять лет после смерти автора. Фото, опубликованное в британском Vogue, сделано фотокором в СССР агентства Magnum и хроникером предвыборной кампании и президентства Джона Кеннеди Корнеллом Капой на даче поэта в Переделкино 24 октября 1958 года. В тот день Пастернак отмечал с друзьями день ангела своей жены и известие о присуждении ему Нобелевской премии, второму (после Бунина) русскому литератору. Травля с трибун, в прессе и лекционных залах СССР, которая приведет к отказу Пастернака от премии, начнется только завтра. А пока он еще пьян от грузинского вина, запахов осеннего сада и мирового признания.

ВЛАДИМИР НАБОКОВ

«Доктор Живаго» фальшив, мелодраматичен и скверно написан», — сообщил автор «Лолиты», педант от словесности и ее хранитель, корреспонденту Vogue. Им в тот день была романистка, сценарист фильма начала 1970-х «Воскресенье, проклятое воскресенье» Пенелопа Джиллиатт. К Набокову в Санкт-Мориц она приехала по случаю переиздания его автобиографической книги «Память, говори» (известной нам как «Другие берега»). Набоков заклеймил «наивность» Золя, «бандитизм» Стендаля и Томаса Манна, французский авангард назвал «барахлом» и только в Жене признал создателя «сказочной вселенной приличных размеров».

Пионер многомоторной авиации, создатель первого в мире пассажирского самолета, на котором 17 июня 1914 года сам совершил перелет из Санкт-Петербурга в родной Киев, трансатлантического гидроплана и серийного вертолета, после революции эмигрировал в США, где все президенты, начиная с Эйзенхауэра, пользовались исключительно его вертолетами.

Когда в 1923 году он создал собственное предприятие «Сикорский Эйркрафт», соучредителем и человеком, спасшим компанию от разорения в критический момент бессрочным займом, был Р...

Княжна Голицына вошла в историю моды в 1960 году, когда придумала комплект из шелковых брюк и туники до бедер, получивший с легкой руки тогдашнего редактора Vogue Дианы Вриланд прозвище «палаццо-пижама».

Представительницы джет-сета тех лет, от Джеки Кеннеди и Одри Хепберн до Элизабет Тейлор и Софии Лорен, мгновенно оценили преимущества наряда, позволяющего порхать между Нью-Йорком, Римом и Капри и выглядеть при этом в аэропортах, салонах самолетов, на посадочной полосе в окружении чемоданов и за завтраком под зонтиком гостиничной террасы одинаково уместно и элегантно...

Для светской и театральной элиты Нью-Йорка 1930-1940-х она была просто мадам Валентина.

Сама Гарбо позволяла ей создавать идентичные костюмы для нее и для себя — так, как близняшки, по обе руки мужа Валентины, тоже русского эмигранта, они выходили в свет. Как получилось, что дизайнер, чья клиентура в самые лучшие времена насчитывала не более пяти сотен человек, осталась в истории американской моды? Чтобы понять это, достаточно вспомнить наряды Кэтрин Хепберн в «Филадельфийской истории»: все эти платья по щиколотку с ниспадающими на длинные плотно прилегающие манжеты рукавами и вручную закатанными горловинами а-ля водолазка, сетки для волос и капюшоны, конусовидные шляпки-кули, псевдохалаты на широких бархатных ремнях.